Грохнули о пол тяжелые копыта, выбивая бетонную крошку. Я лихорадочно пробежалась пальцами по стволу, переключая режимы стрельбы, и послала им вдогонку пол–обоймы разрывных пуль. Я бы добавила еще, но тело подо мной резко дернулось, выбивая «мать» из рук, и со звериным криком рванулось прочь. Рванулась… Только ухватив ее за хрупкую щиколотку, я разглядела платье, и поняла, что это женщина. Девушка рвалась прочь, пиная ногой мою руку, но добилась только того, что металлические накладки на десантных перчатках расцарапали ей кожу в кровь. Тогда девушка извернулась и, пока я пыталась дотянуться до «матери» одной рукой и скрутить ее второй, со звериной яростью вцепилась мне в шлем обеими руками, рванув на себя. Я размахнулась и отвесила ей удар в челюсть, молясь о том, чтобы не сломать ей при этом шею.

Девушка обмякла, но лишь на пару секунд. Да что это такое!… На них всех газ вообще, что ли, не действует?!

Я встряхнула начавшее снова дергаться тело и быстро рванула на себя, ухватив за горло и надавив на артерии — уже был слышен дробный топот десятка лап подкрепления «объекта» (в том, что это она, сомневаться уже не приходилось), и если оно сейчас начнет активно действовать, в родные Развалины я действительно могу явиться в гробу.

Пули рванулись в темноту, где–то взвизгнул шенай. Настороженно прислушиваясь, я прорвалась на личную частоту сержанта и внезапно севшим голосом доложила:

— Цель ушла из окружения, но обнаружена. Сейчас она у меня, но если не прибудет подкрепление, меня могут задавить массой.

— Морровер! Что ты… — сквозь грохот бойни проревел голос сержанта. — Она здесь! У тебя обманка!

— Это у вас обманка! — рявкнула я. — Иначе она вообще раздвоилась! Потому что эта брыкается, царапается и на нее не действует газ. А главное — путешествует с эскортом.

Пауза.

— Ладно. Две минуты. Жди.

За две минуты на меня нападали восемь раз — и с каждым разом все яростней, словно зная, что скоро будет поздно. От «матери» затекла рука, и под конец один из мараев попал–таки копытом мне в грудь, отбросив на десяток локтей и раздробив с полдюжины пластин.

Как будто в грудь врезался грузовик — вышибает воздух из легких, вышибает мысли из головы. Вышибает саму голову к чертям собачьим.

Как подходило подкрепление, как это подкрепление потом орало в эфире, подтверждая цель, как полупридушенную, но все еще сопротивляющуюся девушку волокли прочь — все виделось через радужные, жизнерадостные и стремительно размножающиеся круги.

Минут через двадцать грохочущее эхо затихло — зажатых двумя десятками солдат в угол животных наконец расстреляли. Медленно развеивался ядовитый туман, впитываясь в реагент, который сейчас горстями сыпали на пол (все–таки заводская администрация поутру много чего припомнит тупым военным). Прибыли медики и «уборщики».

Вопреки опасениям, раненых было не так много, и всего несколько тяжелых, хотя отряд сержанта тоже угодил в «заградительный заслон».

Снаружи над городом поднималось солнце, рыжее и огромное, в половину неба. На его фоне взлетающие на горизонте кораблики казались меньше парящих в воздухе птиц.

Сегодня… Да, сегодня неделя, как мы прилетели в город.

Вечером закончилась переброска войск. В городе остался гарнизон войск внутреннего охранения. Треть от их исходного числа.

Говорят, бои на фронте сейчас идут жаркие…

А еще говорят, что осень будет ранняя. И холодная, как замерзшая Бездна.

Глава девятнадцатая

За козырьком над входом хлещет дождь. Огромные серо–стальные капли тяжело падают на бурый бетон, лопаются и мелкими брызгами оседают на ботинках, стенах, на загнанных под тенты грузовых дайрах. Рыжего солнца не видно за низкой серой пеленой, по мостовым несутся бурные потоки мутной воды, прохожие торопливо перебегают от крыши к крыше.

В середине третьей утренней вахты я стояла у четвертого ангара уже знакомого сталелитейного завода, обойдя устав, пропускной режим базы и военное положение в городе.

Я уговаривала. Я угрожала. Я вспомнила весь свой запас ярких и образных выражений. Но мужчины сложили оружие лишь перед исконно женским подлым приемом — слезами.

Или, по крайней мере, их подобием.

Увольнительную вместо больничного удалось выбить только потому, что благодаря шлему сотрясение было легким, грудина из–за «чешуи» не проломилась, а помятые ребра никогда не считались чем–то существенным. Ну и, конечно, слезливая история о воссоединении с блудным супругом, с проникновенными всхлипами поведанная врачам и майору (на закатывавшего глаза сержанта я старалась не смотреть), сыграла решающую роль.

Майор лишь вежливо приподнял брови и заметил: «Не знал, что вы замужем».

Если бы дело дошло до выяснения того, почему дражайший супруг не может явиться повидать жену в госпиталь сам, как сделал бы всякий нормальный муж, боюсь, за ограду базы меня бы так и не выпустили.

Естественно, последнее, что я ожидала здесь увидеть — так это Роя. Но Корпус явно был в городе, и найти условно бывших сослуживцев стоило — хотя бы для того, чтобы понять, что происходит. А для этого нужно было откуда–то начать.

Скормив охране сказочку про потерянные во время ночной операции ценные амулеты, я тщательно обшарила окрестности четвертого ангара. И пришла к простому и неутешительному выводу: Роя здесь не было. Не в эту ночь.

Я сплюнула и вышла под дождь. Бесполезно. У складов всегда толчется куча народу — рабочие, заказчики, подрядчики. Вчера был выходной, и то чьи–то следы остались…

Ливень превратил волосы в мокрую паклю за полминуты, и только водонепроницаемая форменная куртка еще держалась. Под настороженными взглядами охранников ради поддержания легенды пришлось спуститься в подвал. В подвале было прохладно, темно и неестественно тихо. Я блуждала по третьему уровню среди хрустящего под ногами реагента, побитых пулями стен, темных пятен, намертво въевшихся в бетонный пол, и удивлялась их количеству.

Тишина давила, напоминая, как многое в последнее время — о ней, о Корке. Посттравматический синдром, вот как это называется. У меня, у ватара. Смешно.

Сдохнуть можно со смеху.

Я развела руками, поблагодарила «провожатых» и вышла через все ту же раскуроченную дверь в лабиринт коридоров — «искать дальше». Или, попросту, не желая соваться под дождь.

По полузнакомым коридорам я почти бежала — день не резиновый, а узнать пока что ничего не удалось. Один только раз я застыла в ступоре — когда густая тень на миг обрисовала знакомую фигуру.

Да нет.

Показалось.

На поверхности стало ясно, что где–то в клубке коридоров я все же заблудилась и вышла почти на границе трущоб. Я нащупала в кармане карточку, пытаясь вспомнить, почем сейчас такси, и ходят ли они здесь.

Истошный женский вопль за углом отвлек меня от расчетов. Я бросилась на крик автоматически, хотя, учитывая район…Это с равной вероятностью могла быть и банда, загнавшая в тупик случайную прохожую, и труп с ножом в спине, над которым рыдает подружка–шлюха. Причем труп, на который висит ориентировка в управлении полиции.

Я запетляла между лужами, вжав голову в плечи под хлещущим дождем. Крик повторился, перейдя в истерические рыдания. А я… застыла, не зная, что же, сожри меня бесы, это такое, и рука автоматически потянула рукоять из кобуры.

В грязном закоулке, прижавшись к стене, стояла девочка–оборвыш, и кричала, кричала не переставая.

У ее ног лежал, что отнюдь не было новостью в этих краях, труп, и, по всей видимости, один. Но какой… Я сделала шаг вперед, и в нос ударила густая вонь, какая может идти только от потрошеных тел. В кровавой каше, неопрятной грудой растекшейся вдоль стены, изредка проглядывали фрагменты — полкисти с пальцами, развороченная грудная клетка, пряди темных волос, — по которым можно было понять, что это было гуманоидом. Но больше… Прочее будто залили кислотой, и мужчина ли это, женщина ли, ребенок, сол, ремен или кореллянец…